Меню Закрыть

Будем помнить о тех, кто ушёл, пока мы живы

Мой дедушка, Мальцев Василий Гаврилович 1903 года рождения, ушёл на фронт из Лотошинского района, расположенного  на границе Московской и Тверской областей. Немцы были там уже в самом начале войны. Дедушка заведовал колхозным гаражом, был коммунистом и перед самой войной получил назначение поднимать соседний колхоз в должности председателя, но так и не успел в неё вступить.

Получив повестку из военкомата, он выпросил трёхдневную отсрочку, чтобы успеть эвакуировать семью подальше от линии фронта. Когда семья – беременная  жена и четверо малышей – уезжала из родной деревни на подводе, оставляя большой дом с погребом, скотину, хозяйство, повсюду уже явственно слышался грохот артиллерийской канонады. Далеко переехать они не смогли, но дедушка всё равно опоздал явиться в военкомат и получил строгое взыскание, чуть ли не назначение в штрафную роту.

 Служил он рядовым, был шофёром грузовика, подвозил к линии фронта  снаряды, но погиб не от пули или осколка, а от острого аппендицита. Был найден неподалёку от своего грузовика уже погибшим 18 февраля 1943 года, причину смерти констатировали в госпитале. Бабушке прислали похоронное извещение, его копия  и заключение врачей госпиталя о причине смерти дедушки есть на сайте в материале про моего деда. Похоронен мой дедушка в братской могиле под Ростовом на Дону. В письмах к бабушке дедушка писал, что пули его не берут ,наверное, потому что она за него молится… Но война не только пулями и снарядами людей доставала – выполняя боевое задание, дедушка погиб как солдат, в строю, не получив медицинской помощи…

Бабушка родила пятого мальчика, Борю, который умер от голода. Его нянчила моя мама, он с ней спал на одной кровати, был очень слабеньким, распух от голода… И однажды ночью мама услышала, как Боря в последний раз вздохнул и вытянулся на кровати. Сын, которого дедушка не увидел, умер от голода на руках у дочери, моей мамы.

А семья, когда пришли немцы, вернулась в свой дом. У них, как и в других домах, квартировали немецкие солдаты, прямо под окнами дома сложили ящики со снарядами… Но бабушке и детям, можно сказать, повезло. Немец-солдат, который жил у них (один или один из нескольких), оказался добрым и душевным человеком. По словам бабушки Анны Яковлевны, всё «жалился» ей: показывал фотографии жены и троих детишек, делился с ней своим солдатским пайком, жалел детей.

Когда зимой наши погнали немцев из-под Москвы, те отступая, сжигали за собой деревни. Бабушка рассказывала:

-Однажды сидели мы дома, и солдатик-немец с нами. Вдруг забегает офицер с канистрой бензина и факелом в руках и приказывает немцу и нам покинуть дом. Солдатик руками развёл, заступился за нас, мол, что вы, куда ей зимой с пятерыми ребятами на улицу? Но офицер плеснул бензином и бросил факел. Деревянный дом тут же загорелся. Схватили в руки, кому что подвернулось, и выскочили, в чём были, на улицу.

Дом, конечно, сгорел, как и большинство других в деревне. Немцы согнали жителей на лёд промёрзшей реки и подогнали грузовик, из кузова которого на лёд выскочили автоматчики и передёргивая затворы, двинулись к толпе женщин, детей и стариков… Поднялся страшный крик, стон, плач, кто умел, молился… Но вдруг на лёд вылетел легковой автомобиль и высунувшийся в окно офицер что-то громко закричал солдатам на полном ходу. Солдаты развернулись и попрыгали в грузовик, на котором уехали вслед  за офицерской легковушкой.  Буквально за ними по пятам шли наши сибирские дивизии и конная армия Доватора, освобождавшие Подмосковье.

Люди чудом спаслись от смерти, но деревня была сожжена.   Бабушка с детьми некоторое время прожила в погребе собственного дома, пока там были продукты. Когда всё кончилось, она поехала в село к своей маме, моей прабабушке в деревню Телешово, где все и жили до конца войны. Там тоже почти всё было сожжено, разрушен храм, с которым связана одна удивительная и трагическая история.

Будучи мальчиком лет двенадцати, я с моим дядей и другими ребятами в сумерках пошёл в этот храм посмотреть, что от него осталось внутри. Снаружи не было ничего, кроме обрушенных стен: в храм попала немецкая авиабомба или крупнокалиберный снаряд, он был обстрелян из гранатомётов, словом, остались руины. Внутри было почти темно, и я продвигался вперёд медленно, ничего не видя у себя под ногами. Вдруг дядя сзади включил карманный фонарик, и мы увидели, что моя нога занесена почти над самой воронкой  от бомбы, пробившей пол в церковный подвал…

Этот храм был построен еще до революции, и его настоятелем был архимандрит Клавдий, которого я иногда поминаю. Когда к деревне подошли немцы, этот удивительный батюшка организовал вооружённое сопротивление. Он собрал по деревне все охотничьи ружья и вооружил ими пацанов и стариков, которые открыли по врагу огонь. Немцы опешили, отступили немного и, подогнав  поближе пушечки, открыли по защитникам деревни огонь. «Воинство» побросало ружья и разбежалось по домам, а немцы, заняв деревню, тут же начали расследование, думая, что здесь были партизаны. Но когда выяснилось, что сопротивление организовал отец Клавдий, немцы не только никого не преследовали за это, но ещё и похвалили священника за героизм и мужество.

А вот когда деревню освободили «доваторцы», произошла трагедия. Рассказал о ней совсем недавно незадолго до своей смерти  мой двоюродный дедушка — брат бабушки — Никаноров Иван Яковлевич, который видел всё своими глазами.

Голод в деревне был такой, что люди выкапывали из-под снега на колхозном поле прошлогоднюю мороженую картошку, которую не успели убрать осенью. Бабушка дала моей маме и младшей сестрёнке Гале корзинку и отправила копать эту картошку. Девочки пошли, набрали немножко, но неожиданно наткнулись в поле на воронку от снаряда, в которой увидели вмороженный в землю труп немецкого солдата, полуразложившийся, объеденный лисами. Девочки от страха бросили корзинку вместе с картошкой и бросились домой рассказывать о том, кого увидели в поле…

 А несколько пьяных красноармейцев-освободителей, которым не хватило армейского пайка, пошли по деревне искать, чем бы ещё закусить и что выпить. Понятно, что у жителей ничего не было. Кто-то догадался пойти к батюшке, дескать, у попа-то точно найдётся и вино и закуска. Пришли в дом, отец Клавдий открыл. Объяснил, что у него, как и у всех, ничего нет. Тогда бойцы повели его к храму – в алтаре должен быть кагор для Причастия. Батюшка открыл храм, его втолкнули внутрь и бросили в спину гранату, которая разорвала священника на части. Вот так, немцы не тронули батюшку за то, что стрелял в них, а свои…

Жители потом собрали останки архимандрита Клавдия и похоронили за церковью, конечно, без почестей, подобающих священнику, но всё-таки похоронили. В наше время стали восстанавливать храм, прислали настоятеля,  и по свидетельству очевидца тех событий нашли  останки отца Клавдия и перезахоронили уже с подобающими почестями. Средств на восстановление разрушенного почти полностью храма, конечно, никто не выделял, но после обретения останков священника, вскоре объявился какой-то московский предприниматель и предложил деньги на строительство, в соседней деревне нашлась икона из этого храма, в общем, дело пошло.

Храм восстановили, укрепили снаружи старые стены, возвели крышу. Но простоял он всего несколько лет, а затем вдруг сложился сам, как картонный домик – стены, потрескавшиеся, пробитые пулями, снарядами, не выдержали нагрузки…

Так и остался архимандрит Клавдий первым и единственным его настоятелем.

После смерти дедушки бабушка всю жизнь прожила  вдовой с четырьмя детьми. Подняла и детей (из них сейчас живы две сестры – моя мама и тётя Галя), и внуков.  Жила в комнате барака, которую дали после войны, размером в треть моего кабинета. Но когда все дети с внуками приезжали к ней в гости, всем хватало места. У бабушки было 6 соток земли в поле, которую она сама обрабатывала  плугом на колхозной  лошадке, сажала картошку, а  я ей помогал. Помню, как приезжал в деревню весной и водил по полю под уздцы лошадку, а бабушка шла за плугом. Умерла  она, прожив совсем недолго, в 1962 году. Бабушка жила тогда у моей тёти и попросила меня привезти ей лекарство. Я сходил после школы в аптеку, купил лекарство и  привёз ей.  Открыв мне дверь, будто только меня и дожидалась, бабушка упала навзничь прямо в коридоре и умерла на моих глазах, как когда-то маленький Боря на руках у мамы, сердце не выдержало … Пережила смерть мужа, жила под немцами в оккупации. Благодаря ей, я и все мы живы.

А бабушкин брат, дядя Ваня, как мы все его называли, тот, что рассказал о гибели отца Клавдия, ушёл на фронт позже, потому что был инженером и нужнее был в тылу. Попал в плен и работал в Германии. После войны его освободили наши и посадили в тюрьму уже у нас, за то, что был в плену и работал на немцев. Сидел в тюрьме до 1947 года, семье, конечно, ничего не сообщили, и когда он вернулся домой, жена уже была замужем за другим…

И другой бабушкин брат,  Никанор Яковлевич Никаноров, — участник Великой Отечественной войны.  Он тоже попал в плен к немцам,  и его  угнали в Германию – на работы или в концлагерь. Пока ехал в поезде,  выломал доску в полу теплушки и упал между рельсами. Оказался в белорусских лесах и воевал с  партизанами  до конца войны, закончил войну в звании полковника.

Не знаю ничего о родственниках со стороны погибшего дедушки, вся моя жизнь была связана с бабушкой и её многочисленной роднёй.

Память о войне и о своих предках, переживших её или погибших, чьи жизни отданы за нас, необходимо хранить и передавать потомкам.  Поэтому я с портретом дедушки с удовольствием пойду на парад в ряду наших прихожан после панихиды по погибшим в Великой Отечественной войне воинам и мирным жителям, труженикам тыла, невинным жертвам фашизма. Мы должны почитать наших усопших в соответствии с традициями православной веры, а не как язычники, всё, даже самое святое, превращающие в шоу.

Слева Иван Яковлевич(дядя Ваня) — брат моей бабушки; в центре его дочь; справа — мой дядя Валентин Васильевич, старший сын Василия Гавриловича, на плечи которого легли все заботы погибшего отца.

Top